Мое имя - Адольфус Защитникус, по происхождению я швед. Сызмальства я
обожал науку. Эта любовь жила во мне не сама по себе; я верил, что наука
является первейшим слугой человечества, что она вырвет его из жестокости
прошлого и поведет к миру и счастью. Несмотря на все зверства; чинимые
людьми даже несмотря на то, что моя собственная нейтральная страна
наживалась на продаже оружия воюющим государствам, я верил в добрую натуру
человека.
Из-за своего врожденного гуманизма и склонности к наукам я стал врачом
и обратился в Комиссию по Здравоохранению при ООН, добиваясь назначения в
самое глухое и запущенное место. Тихая практика в сонном шведском городке
была не для меня; я жаждал сразиться с болезнями. И меня послали на
побережье Западной Африки, единственным врачом на территорию, превосходящую
по площади Европу. Я замещал швейцарца по фамилии Дюрр, умершего от укуса
рогатой гадюки.
В той местности свирепствовало неисчислимое множество разнообразных
заболеваний. Одни были мне известны, так как я изучал их по книгам, другие
же явились для меня откровением. Эти последние, как я узнал,
распространялись искусственно. Мне неведомо, кто принял такое решение, но
кое-кому на Западе позарез нужна была именно такая Африка, не способная к
самостоятельному развитию. С этой целью и распространялись бактерии, а также
некоторые выведенные в лабораторных условиях растения, которые должны были
сделать и без того густые джунгли совершенно непроходимыми. Таким образом
африканцев можно было отвлечь от политики, так как все их время уходило на
борьбу за выживание. При этом многие виды животных погибли, зато некоторые
процветали. Крысы, например, и змеи неимоверно размножались. Резко возросла
численность насекомых, в частности, мух и москитов, а из птиц несметно
размножились стервятники.
Я никогда не догадывался о таком положении дел, поскольку в условиях
демократии на подобные сообщения никто не обращает внимания, а диктатура их
попросту запрещает. Но мне самому пришлось увидать все эти ужасы. Кроме
того, я узнал, что то же самое творится в тропических районах Азии,
Центральной Америки и Индии. Случайно или же по чьему-то умыслу, все эти
области были абсолютно нейтральными, потому что последние силы их жителей
уходили на борьбу за существование.
Как врач, я был опечален разгулом заболеваний, известных и неизвестных.
Они шли из джунглей с помощью и поддержкой человека. Темпы роста всего
живого в джунглях были фантастическими, такой же фантастической была и
скорость разложения всего отмершего. В этих благоприятных условиях множились
и развивались болезнетворные вирусы и бактерии.
Как человека, меня доводило до бешенства такое извращенное применение
науки. И все же я верил в нее, Я твердил себе, что дурные и ограниченные
люди во все века творили в мире зло; но гуманисты, рука об руку с наукой,
исправят содеянное.
Я принялся за работу с большим рвением. Я побывал у всех племен своего
района и обрушился на заболевания всеми имеющимися у меня лекарствами. Успех
был потрясающим. Однако вскоре возбудители болезней стали невосприимчивы к
моим средствам. Местное население страдало ужасно.
Я срочно заказал новые лекарства, получил их и остановил эпидемию. Но
некоторые бактерии и вирусы все-таки сохранились, и зараза вновь начала
распространяться.
Я выписал только что открытые препараты, и мне их прислали. Опять мы
сошлись в смертельной схватке, из которой я вышел победителем. И снова часть
микроорганизмов выжила, и появились мутации. Я обнаружил, что в
соответствующих условиях болезни могут принимать новые, еще более опасные
формы куда быстрее, чем человек способен создавать новые лекарства.
И вообще я заметил, что микробы ведут себя точно так же, как люди в
критическом положении. Они проявляли поразительную волю к победе.
Естественно, что чем более губительное воздействие на них оказывали, тем
быстрее и неистовее они множились, сопротивлялись, изменялись и, в конце
концов, наносили ответный р. Сходство, по моему мнению, жуткое и
противоестественное.
Я чудовищно много работал в то время, по двенадцать, по восемнадцать
часов в сутки, пытаясь спасти несчастное, терпеливое, страдающее население.
Но зараза преодолела самые последние достижения медицины и свирепствовала с
небывалой силой. Я был в отчаянии, ибо оказался беспомощным перед этими
новыми болезнями.
И тут я обнаружил, что микроорганизмы, приспособившиеся к новым
лекарствам, потеряли иммунитет к старым. Так, в научном горении, я снова
стал применять старые средства.
Со времени моего приезда в Африку я справился по меньшей мере с десятью
крупными эпидемиями и начал схватку с одиннадцатой. Я уже знал, что бактерии
и вирусы отступят перед моей атакой, изменятся, размножатся и вновь нанесут
удар, поставив меня перед необходимостью с теми же результатами бороться с
двенадцатой эпидемией, потом с тринадцатой, четырнадцатой и так далее.
Такова была ситуация, в которую привели меня научное и
общегуманистическое рвение. Но я смертельно устал и буквально валился с ног.
У меня не было времени думать ни о чем, кроме сиюминутных проблем.
Но потом жители моего района сами освободили меня от непосильной ноши.
Люди темные и малообразованные, они видели лишь, что с тех пор как появился
я, эпидемии бушуют с особой яростью. Они считали меня каким-то чрезвычайно
злым колдуном, в склянках которого вместо целебных средств заключена
квинтэссенция смерти. Эти люди отвернулись от меня и пошли к своим шаманам,
которые лечат больных мазками глины и талисманами из кости и сваливают
каждую смерть на кого-нибудь из невинных соплеменников.
Даже матери спасенных мною детей выступали против меня. Они винили меня
в том, что дети все равно умирают, если не от болезни, то от голода.
Наконец жители деревень собрались меня убить. И непременно бы это
сделали, если бы меня не спасли шаманы. Ирония судьбы, - ведь я считал их
своими ярыми противниками.
Они объяснили своим соплеменникам, что на мое место придет еще более
злой колдун. Люди испугались и не причинили мне вреда; а шаманы стали
раскланиваться со мной, потому что почитали меня за коллегу.
И все же я не отчаялся и не бросил работу с этими племенами; и тогда
племена бросили меня. Они перекочевали в глубь материка, в район губительных
болот, где почти не было пищи, зато свирепствовали болезни.
Я не мог последовать за ними, потому что болота относились к другому
участку, где был свой доктор, тоже швед, который не делал никаких уколов, не
давал ни таблеток, ни пилюль, вообще ничего. Вместо этого он каждый день
напивался медицинским спиртом. Он прожил в джунглях двадцать лет и
утверждал, что поступает наилучшим образом.
Оставшись в одиночестве на своем участке, я пережил нервное потрясение.
Меня отозвали в Швецию, и там я стал размышлять о происшедшем.
Мне пришло в голову, что деревенские жители, которых я считал
неразумными дикарями, вели себя как здравомыслящие люди. Они бежали от моей
науки и моего гуманизма, которые ни на йоту не улучшили их положения.
Напротив, моя наука доставила им еще большие страдания и боль, а мой
гуманизм безрассудно пытался уничтожить ради них другие создания и тем самым
нарушал равновесие сил на Земле.
Осознав все это, я покинул свою страну, покинул Европу и прибыл сюда.
Теперь я вожу грузовик. И когда кто-нибудь обращается ко мне с восторженными
речами о науке, гуманизме и чудесах исцеления, этот человек кажется мне
сумасшедшим.